КНИГА И.ПОДБЕРЕЗСКОГО "БЫТЬ ПРОТЕСТАНТОМ В РОССИИ"
Глава четвертая

"Избери жизнь...";




И всякий, живущий и верующий в Меня,
не умрет вовек.
[Втор 30:19, Ин 11:26]

Так сказал Сам Иисус, и так будет. Потому что, как опять-таки сказал Он Сам, "небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут" [Мф 24:35].
Избрать жизнь, и при том жизнь вечную, дано каждому - надо только уверовать. И тогда бренность собственного существования перестанет угнетать. Это трудно постижимо, наши инстинкты заставляют нас бояться конца, бояться смерти. Как это: мы умрем, а все без нас будет как прежде - земля и "клейкие листочки", воспетые в русской литературе, голубое небо, солнце, звезды.
Это не может не повергать человека в глубокое уныние. Но истина, провозглашенная Иисусом, возвещает иное.
Замечательный богослов и писатель Клайв С. Льюис сказал - в полном соответствии с Писанием - что не природа вечна: это мы вечны, наши души бессмертны. Они будут изъяты из временного потока и помещены в вечность; а вот природа - временна, преходяща. "Мы должны не войти в природу, - писал он, - а пройти сквозь нее в тот край, который неполно, несовершенно отразился в ней." [1] Это удивительным образом перекликается с убежденностью русских христиан в том, что мы странники в этом мире.
У В. С. Соловьева, самого глубокого нашего философа, но также и прекрасного поэта, предшественника символистов, та же мысль выражена в замечательных стихах:

Он здесь, теперь, средь суеты случайной,
В потоке мутном жизненных тревог
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.
Бессильно самое страшное зло - смерть, мы действительно вечны. И когда погаснут все солнца, каждый из нас будет жить. Мысль, согласимся, величественная и, повторим еще раз, находится в полном согласии с Откровением, возвещенным в Библии. Она одна, сама по себе, может заставить человека определенного склада ума уверовать.
Ничто в мире, никакая сила не исчезает бесследно. Тогда из чего выводится тезис об окончательном и безвозвратном исчезновении нашей духовной сущности? От тела - и то остаются все его атомы и молекулы, а дух - это нечто такое, что истребить куда труднее. Как сказано в одной из самых мудрых книг, данных человечеству: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его" [Еккл 12:7].
К Богу люди приходят по-разному, и настало время рассказать о своей церкви, о том, как я в нее пришел.
Христианин, если только он не "христианин вообще", всегда испытывает к своей церкви особые чувства. Большее (по сравнению с другими христианами) согласие протестантов на многообразие не означает всеядность. Во всяком случае в России это так, и это хорошо. Более спокойное отношение русских протестантов к верующим инако, к делению христиан на разные деноминации, отнюдь не означает, что им все равно, как верить, в какую протестантскую церковь ходить.
Единение нужно не только с Богом, единение нужно и друг с другом, с верующими так же, как и ты, иначе имеет место недопустимая "приватизация веры", фактически - ее размывание. Религия действует прежде всего "в вертикальном направлении" (устремленность к Богу), но и в "горизонтальном" тоже (тяга к единоверцам). Христианин, пренебрегающий общением с другими детьми Божьими, лишает себя великих благословений - вспомним еще раз: "Где двое или трое собраны во имя мое, там Я посреди них" [Мф 18:20]; и не быть там, где собраны другие во имя Божие, значит не быть с Богом.
Протестанты относятся к иным религиозным убеждениям с большим уважением, чем представители других христианских церквей. Но и для них, строго говоря, только своя церковь - Церковь, к остальным надо проявлять вежливость - и не более. Да, они признают равноправие церквей. Но, как сказал тот же В. С. Соловьев, равноправие не означает и не должно означать равноценно сти.
Полноту истины протестанты видят только в своей церкви. Они не могут смотреть на нее как на "одну из..." - они смотрят на нее как на общину верных, и уже по одному этому не могут быть к ней равнодушны. Так и я не собираюсь притворяться, будто смотрю на свою церковь бесстрастно и беспристрастно - она для меня не "одна из...", это моя церковь, в ней мое сердце. Что, однако, не означает, что разум совсем уж выключается, когда речь заходит о моей вере и вере других.
Напротив, поначалу как раз опора на разум и привлекала в протестантстве, а более всего - та самая интеллектуальная честность, о которой я уже говорил. Понятна мне была и опора на Писание. Более разумным казался и обряд, не нуждавшийся в расшифровке и переводе, и внешний вид служителей многих протестантских церквей - такой же, как у всех. Мне трудно принять мысль, что Бог, вездесущий и всемогущий, не может донести до меня свое послание иначе, как через странно одетых людей.
Может, сказались и какие-то не осознаваемые мною симпатии к баптизму, заложенные с детства. Как уже упоминалось, я родом из Брянска, где всегда были сильны баптисты, и какие-то сведения, слухи о них доходили до меня еще в очень юном возрасте, хотя сам я понятия не имел, что стану баптистом. Помню, еще тогда, наряду с отрицательными отзывами о них, которые преобладали, доводилось слышать и такие сентенции: "А все-таки только они живут как настоящие христиане. Не курят, не пьют, не сквернословят, о своих заботятся. И от веры своей никогда не отрекаются, хоть их режь". Это говорилось в очень мрачные годы, когда, случалось, и резали.
Знаю, что когда бульдозерами ломали в Брянске молитвенный дом баптистов, они стояли на коленях и молились, готовы были под гусеницы лечь. Потом в знак протеста пели псалмы в общественном транспорте. Можно спорить о действенности такой формы сопротивления, но само сопротивление безбожному режиму не может не вызывать симпатий.
И не было для меня ничего удивительного, когда президент Союза евангельских христиан-баптистов Петр Борисович Коновальчик в ответ на мой вопрос, где сильнее всего баптистское движение, начал перечисление с Брянска. Мне оставалось только почтительно поблагодарить за столь лестную оценку деятельности моих земляков. И это при том, что я не знаю лично ни одного брянского баптиста.
Но, как я уже говорил, многое в баптизме и вообще в протестантстве, из которого я, по невежеству, баптизм никак не выделял, - привлекало с самого начала. Но то была ленивая, скорее научная симпатия к протестантству. Понадобилась личная трагедия, чтобы совершилось обращение.
Все может послужить толчком для обращения людей к Богу.
Иногда это слово проповедника, иногда это стих из Библии, иногда это на первый взгляд необъяснимое, даже беспричинное переживание, в результате которого все вдруг предстает в совершенно ином свете и становится ясным: без Бога нельзя (в протестантском восприятии это означает, что Бог коснулся человека, избрал его, или, по-другому, человека озарило: "внешняя помощь" Бога соединилась с "внутренней", с усилиями человека).
Но иногда такое переживание и объяснимо, и имеет конкретную причину. Чаще всего - очень сильное потрясение, вызванное потерей близкого человека. Горе каждого, конечно же, индивидуально, но надо сказать, что это самый обычный, хотя, по моему мнению, и самый тяжелый путь к Богу.
Случилось так, что я потерял единственного сына. К тому времени я уже начал "хождение по протестантам", взяв первое интервью у Алексея Михайловича Бычкова, тогда вице-президента Федерации союзов евангельских христиан-баптистов. Заглядывал в баптистскую церковь и после этого - для обретения душевного спокойствия. Подумывал - должен честно сказать, что именно только подумывал - о присоединении к братству, рассуждая примерно так: если уж куда идти, то только сюда.
Первого апреля 1993 года я схоронил сына, а четвертого тоска по нему привела меня в храм, где я уже не раз бывал и где слышал замечательную песнь об отошедших в вечные обители: "Они отдохнут и восстанут". И в тот раз я не собирался предпринимать никаких шагов по определению моих отношений с Богом, но когда ведший службу пресвитер Александр Васильевич Силаев предложил душам, еще не примирившимся с Богом и не покаявшимся, выйти вперед, я оказался впереди, преклонил колена вместе с другими и принял Иисуса Христа как своего Спасителя.
Покаянную молитву принимал Олег Иванович Терентьев, дьякон нашей церкви. Что я говорил тогда - помню плохо; если точно - совсем не помню. Может, у некоторых так и происходит рождение свыше. По обычаю вся церковь молилась вместе с принесшими покаяние.
Это - первый шаг на пути в баптисты, самый важный. Принесший покаяние, рожденный свыше, уже спасен. Однако окончательно баптистом становятся только после принятия святого водного крещения. Путь этот иногда занимает много времени; у некоторых, я знаю, годы.
Поскольку в день моего покаяния службу вел А. В. Силаев, я обратился к нему за словом наставления (у него самого, по его словам, путь от покаяния до крещения занял три года). Это он произнес суровые слова о том, что мой путь к Богу - самый обычный, хотя и самый тяжелый.
Начались наши регулярные встречи - раз в неделю, иногда чаще. В принципе готовящиеся принять святое водное крещение проходят какое-то обучение. Я тоже однажды побывал на занятиях, но потом Александр Васильевич предложил мне ограничиться встречами с ним. Я принял его предложение с большим удовлетворением, и сохранил ему вечную признательность. Времени он не жалел, советовал больше читать Библию и меньше - брошюры с разъяснениями положений нашей веры. Предостерегал от излишнего рвения, свойственного неофитам, - как опытный церковнослужитель, он знал, что многие новички берутся толковать о вещах, требующих более основательной подготовки.
Что-то очень важное я обрел сразу после покаяния. Не скажу, что воцарилось душевное спокойствие, - далеко нет. Тоска по сыну не прошла. Как баптист, я не молюсь за умерших: они свершили свой земной путь, наши молитвы, полагаем мы, ничего не могут переменить в их судьбе. Равным образом мы не считаем, что они "там", где все иное, молятся за нас. Для человека, выросшего в православной когда-то стране, где поминовение усопших широко распространено, принять такое нелегко.
Но я никогда не забываю в молитве поблагодарить Бога за то, что 34 года у меня был сын, - это великое счастье. Баптисты умеют, как они считают, принимать волю Господа ("За все благодарите, ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе" [1 фес 5:18]). И можно понять чувства служителя одной баптистской церкви в Америке, жену которого разбил паралич: шесть лет, проведенных рядом с нею, расслабленной и беспомощной, он считал счастливейшими в своей жизни, ибо Господь дал ему величайшую, как он верил, милость - быть нужным любимому человеку. Вот пример баптистского отношения к воле Божьей - и к ближнему.
Подлинное изменение произошло только после принятия святого водного крещения. Для меня это изменение состояло в обретении иного духовного состояния.
До того были: неблагообразная молодость и жизнь по довольно-таки типичной схеме: институт - аспирантура - кандидатская диссертация - докторская. Бывали творческие неудачи, были кое-какие достижения. Интерес к религиозной проблематике возник давно, была написана монография "Католическая церковь на Филиппинах", в которой, кажется, не все страницы плохи.
Но это дела "книжные", и сам я, что ни говори, "книжник". Мне и сейчас есть в чем раскаиваться за написанное, хотя, надеюсь, не за все. Спаситель явно не жаловал книжников, вспомним опять же семикратное "Горе вам, книжники и фарисеи!". Причем все, что Он говорил о них, сохраняет силу и поныне, в том числе и упрек в тщеславии: в наши дни любит ученый люд быть впереди, на виду, любит "председания" и "предвозлежания". Может, и не так оголтело, как, скажем, артистический мир, но тоже жаждет земной славы. Обычно - в ущерб более высокому и более нужному для человека.
И книжничество - не мешает ли найти пути к Богу? Своими сомнениями я делился с А. В. Силаевым, но он посоветовал не придавать этому слишком большого значения. Помнить только, что в глазах Бога все наши дипломы мало что значат и стать препятствием Его любви к нам они вряд ли могут. А вообще, советовал он, заметив мою склонность всему искать объяснения, надо больше полагаться на Бога - Он Сам знает, как управить путь наш, иногда не посвящая нас в Свои замыслы. И много еще полезного преподал мне этот служитель церкви, за что я очень ему признателен. К великому сожалению, вскоре он умер, и его наставлений мне очень не хватает.
Однако еще Иван Степанович Проханов писал, чувствуя приближающуюся смерть: "Работники умирают, церковь Христова живет". Осталась церковь, осталась благодарная память о нем: "Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие" [Евр 13:7], как сказал апостол.
Правда, были в наставлениях А. В. Силаева и некоторые, как бы это сказать, особенности.
Так, он убеждал меня, что настоящий баптист никогда не должен употреблять слова "спасибо", заменяя его на "благодарю". Между тем я слышал это слово из уст самых что ни на есть достойных баптистов. Размышляя по привычке над этими его словами, я пришел к выводу, что тут, видимо, тянется нить от русских сектантов: они были очень чутки к поэтике народного языка, большое значение придавали звуковым сходствам, избегали некоторых слов: "чай" - потому что тут слышится "отчаяние", и даже слово "лук" у некоторых хлыстов было запрещено: "кто его скажет, тот лукавым станет". И "спасибо" для некоторых людей еще значило "спаси Бог", и тогда, например, в словах "спасибо Господу" слышалось "спаси Бог Господа", что оправданно воспринималось как сущая ересь.
Многие русские баптисты вышли из сектантов, некоторые, не исключено, принесли с собой и такое вот излишне настороженное отношение к слову. Может так, может нет, но я все-таки стал избегать этого слова в память о наставнике.
Наставление имеет целью подготовку к принятию святого водного крещения, самого главного религиозного действия для всякого баптиста. Креститься у нас совсем не просто. Как сказано в уставе,
а) Каждый верующий, желающий принять водное крещение по вере, заявляет об этом пресвитеру церкви и после соответствующего наставления проходит испытание;
б) после принятия решения церкви об удовлетворении этой просьбы крещения совершаются в естественных водоемах или баптистериях.


"Соответствующее наставление" предполагает ознакомление со Священным Писанием, основами нашего вероучения - без этого баптистом не станешь. Первоначально Александр Васильевич планировал завершить мою подготовку к осени, когда намечалось крещение в церкви. Но потом случилось так, что пресвитериат решил провести еще одно крещение, в июне. Когда до меня дошел слух об этом, я обратился к нему за разъяснениями. Хотя ранее он говорил, что спешить некуда (приводя в пример свое трехлетнее ожидание крещения), тут он сказал, что не видит препятствий к моему крещению, и сам предложил "креститься пораньше". Того же мнения был и дьякон нашей церкви Олег Иванович Терентьев, который тоже удостаивал меня доброй беседы и помогал приобрести нужные книги.
На очереди был следующий важный этап - собеседование с пресвитерами церкви перед принятием крещения. Цель его - убедиться в серьезности намерений крещаемого, познакомиться с его знанием Священного Пи сания.
Кто-то должен свидетельствовать о готовности человека к совершению этого важнейшего шага ("не плотской нечистоты омытие, но обещание Богу доброй совести" [1 Пет 3:21]), и Александр Васильевич взял это на себя. Собеседование проходят все, тут требуется показать какие-то знания. Как человек, всю жизнь сдававший-принимавший экзамены, могу судить по трем заданным мне вопросам (религиозные убеждения жены, что такое для меня крещение, как воспринимаю Христа), что скорее всего было именно собеседование.
Затем пресвитериат совещается в отсутствие желающего креститься и объявляет - как было в моем случае - что не видит препятствий к принятию святого водного крещения. Потом - молитва, которую совершает готовящийся к принятию крещения человек. Может, иногда и видят препятствия - не знаю, не спрашивал. (Запомнилась женщина в коридоре чуть не в слезах: "Почему не приглашают на собеседование?")
Мне доводилось слышать упреки в адрес евангельских христиан-баптистов в излишнем формализме: к чему эти уставы, курсы, собеседования, церковные книги? Причем упрекали как наши, российские протестанты, так и заезжие. К этому можно относиться по-разному; мне, например, такая строгость по душе. В баптисты, вопреки нередко встречающемуся в России мнению, никто не тянет: тут человек сам должен все решить с Богом. Конечно, как и в любом вероучении, случаются и у нас отщепенцы, но реже - как раз благодаря такой вот строгости.
И меньше у нас равнодушных к своей церкви: пришли люди в нее не под влиянием минуты, но по проверенному зову: каждому дается много возможностей передумать и раздумать.
В некоторых протестантских церквах, крестя в открытых водоемах не отказывают в крещении и подошедшим любопытствующим. ("Кто я, чтобы отказывать человеку в высшей благодати?" - слышал я от некоторых пасторов.) Бывает, сознательно вызывают соответствующий душевный настрой: "Все крестятся, чем я хуже?" и крестят, ничего не объяснив. И лишь потом объявляют, что человек стал свидетелем Иеговы.
У нас, баптистов, это невозможно; и это хорошо. Как хорошо, между прочим, и то, что есть церковные книги. Петр Борисович Коновальчик прав: в наше время нужна канцелярия. Мне приятно, что я числюсь в этих книгах, и что не может всякий назвать себя баптистом. Правда, от старых баптистов доводилось слышать, что копии всех списков членов церкви имелись в КГБ. Может быть, и все же с проверенным списком лучше, сейчас особенно. Потому что легкомыслия, легковерия, религиозной незадумчивости, а равно и всякого рода самозванцев от веры у нас в стране всегда было с избытком.
Кто любит справки? Никто, конечно. Но мне нравится, что я могу получить в своей церкви справку о крещении. И положение "баптиста со справкой" меня устраивает больше, чем положение "христианина вообще", который сам решил, что он христианин. Что бы там ни говорили отечественные и зарубежные поборники религиозной раскованности, так надежнее. Хотя, конечно, и у нас не книги и не справки главное; главное - уверовать во Христа.
Бог все знает, это верно, Он во всем разберется. Но и людям положено кое-что знать. Особенно в России. Не всегда это легко: я, например, долго не мог добыть Устав Евроазиатской федерации евангельских христианбаптистов: он, по нынешнему российскому обыкновению, бесконечно перерабатывался и, соответственно, проходил перерегистрацию.
Вообще же в России принадлежность к той или иной церкви, к "институционализированной религиозной организации", как говорит ученый люд, очень существенно. По себе могу судить: не потому, что церковь на этом настаивает, а потому, что есть в этом внутренняя потребность. Не стоит нам строить религиозную жизнь по чужим меркам, раскрывать в Москве зонтик, если в НьюЙорке идет дождь. Да, в США религия для многих стала делом исключительно индивидуальной совести, и даже просто справиться о том, к какой церкви причисляет себя тот или иной верующий, становится неприличным. Там же популярным становится то, что иногда именуют движением личного спасения, - в малых группах, вне и помимо больших религиозных объединений (напомним ряд экклезия-деноминация-секта-культ). Это их дело, не нам их укорять, не нам их поучать.
В Европе институциональная принадлежность уже важнее: тут лучше точно знать, кто человек по вероисповеданию. В России же вопрос "Како веруеши?" был и остается одним из существеннейших. И это тоже хорошо.
Однако вернемся к собеседованию. Оно состоялось шестого июня, крещение было назначено на двенадцатое. Как я потом узнал, это было первое большое крещение в открытом водоеме после прекращения гонений за веру.
Кто помнит: июнь 1993 г. был холодным, день крещения не стал исключением, температура воздуха 12-13 градусов, о воде и говорить нечего. На берегу водоема в Строгино собралось до двух тысяч народа. Подъехала милиция, поинтересовалась, что происходит. Милиционеры получили Новый Завет и отбыли: тут все в порядке. Нас, крещаемых, было около двухсот человек: все в белых одеждах, в белых носках, сестры еще и в белых косынках. ("Ну чисто чайки!" - воскликнула одна женщина). Единоверцы подбодряли нас, пел хор, царило радостное настроение. Пресвитеры засомневались, можно ли крестить в такой холодный день.
- Будем креститься? - обратились они к нам.
- Будем!! - прозвучало в ответ.
Я знаю: никто в тот день не простудился, не заболел: ни сами крещаемые, ни даже пресвитеры, долго стоявшие в ледяной воде. Более того: к концу действа пронесся слух, что чья-то мать, пришедшая на крещение не то сына, не то дочери, исцелилась на месте. Не знаю, не видел. Но слышал.
Это первое большое крещение в открытом водоеме широко освещалось в протестантской прессе. Приведу выдержки из газеты "Христианское слово".
"И вот 12 июня - долгожданный, радостный, благословенный день, солнечный день. Господь испытывает! Господь слышит! Господь отвечает! Служение должно начаться в 12 часов на Строгинской пойме, но в 8.30 уже пришли первые христиане. К 11 часам было около 2-ух тысяч человек на берегу громадного водоема. И снова тревога, испытание. Небо заволокло свинцовыми тучами. Все собрались вокруг пресвитериата. Приехали В. Е. Логвиненко, А. И. Фирисюк, В. Гамм. И. М. Кораблев обратился к крещаемым: "Будем креститься?" На берегу и по воде разнеслось громкое, дружно сказанное слово: "Будем!" Это было испытание веры, и это была победа! 190 человек пошли переодеваться в белые одежды. Первый хор Московской церкви пел благословенные гимны хвалы Богу. Братья дали последние наставления крещаемым и пять пресвитеров подняли руки к небу, взывая к Господу и прося его благословения на всех крещаемых и на присутствующих... В воду вошли 5 пресвитеров... и пять верениц людей в белых одеждах вошли в воды крещения." [2]

Был среди них и я - разумеется, в той веренице, что направлялась к А. В. Силаеву. Последовали два вопроса: "Веришь ли, что Иисус Христос есть Сын Божий?" и "Обещаешь ли служить Богу в доброй совести?". Утвердительные ответы, и пресвитер произносит: "По вере твоей крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа". Вместе произносим "Аминь!", и следует погружение.
И вот тогда-то и воцарилось то радостное состояние души, о котором допытывался у меня упоминавшийся выше баптист преклонного возраста. Впервые после смерти сына все стало в какую-то правильную перспективу, мир обрел ясность, завершенность и смысл.
Это состояние не проходило несколько дней, оно даже стало еще радостнее на следующий день, когда я отправился в свою церковь на первое в моей жизни Хле бопреломление.
Нас, крестившихся накануне, посадили впереди, специально зарезервировав места в переполненном храме, представили церкви, и все молились за новообращенных. Потом вкушение Тела и Крови Христовой: преломленного пресвитерами хлеба и вина из высоких серебряных чаш. Причащение хлебом и вином называется причастием "под двумя видами", которое принято не у всех христиан (у католиков, например, долгое время под двумя видами причащался только клир, миряне же лишь вкушали от Тела Господня, но теперь тут произошли перемены).
Надо сказать, что в отличие от некоторых других протестантских церквей Хлебопреломление у нас закрытое, т. е. только для "своих", для баптистов. Я уже говорил, что иногда протестанты других деноминаций, даже зная, что я баптист, предлагали мне причащаться и у них. Для нас это немыслимо, тут тоже свои строгости, и опять же мне они по душе.
Перед Хлебопреломлением ведущий пресвитер обязательно напоминает, кто может участвовать в вечере Господней: только люди, принявшие святое водное крещение в сознательном возрасте "по вере", не состоящие на замечании или отлучении, находящиеся в мире со своей церковью. Пресвитер приводит стихи из послания апостола Павла: "Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против
Тела и Крови Господней" [1 кор 11:27]. Так, после первой моей вечери Господней, я стал полноправным баптистом.
Баптистами были многие весьма достойные люди. У нас надо отметить еще раз евангельского христианина Ивана Степановича Проханова (он, правда, себя баптистом не называл) и Василия Гурьевича Павлова, о которых речь шла в предыдущей главе. Их труды полны глубокого смысла и, надо надеяться, станут доступными всем в России. Однако думаю, что их жизнь и деятельность в нашей стране как образец служения Богу важнее их писаний.
Много было и есть почтенных баптистов за рубежом (всего нас в мире около 70 млн, но есть и другие цифры: 100 и 34 млн).
Баптистом был Даниэль Дефо, автор первого в подлинном смысле современного романа (читаемого, пусть в переложениях, по сей день), чей герой творит свою судьбу своими руками, своим трудом - при постоянном уповании на Бога.
Знаменитый религиозный мыслитель Джон Буньян, автор "Пути Паломника" ("Путешествия пилигрима"), вдохновившего Пушкина на написание стихотворения "Странник", тоже был баптистом.
Мартин Лютер Кинг, чьи идеи во многом сформировали духовный климат современной Америки, был баптистом.
Баптистами были многие президенты США - отметим дьякона баптистской церкви Джимми Картера и прихожанина баптистской церкви в Литл-Роке Билла Клинтона.
Но это там, у них. У нас быть баптистом - нечто иное. Прежде всего это значит быть в тесной связи со своей церковью, без которой я теперь не мыслю жизни и которая, подозреваю, для русского баптиста важнее, чем американская - для американского баптиста. Ничего плохого не хочу этим сказать о последнем: просто у него есть и другие точки опоры.
Есть емкое русское выражение: "чувствовать себя человеком". Так вот, в наибольшей мере русский баптист чувствует себя человеком в своей церкви. В принципе это, наверное, справедливо для всех верующих: человек больше всего человек там и тогда, где и когда он общается с Богом.
Верно: общаться с Богом можно всегда и везде. Но лучше всего в церкви. Туда нас, помимо всего прочего, выдавливает и нарастающее нестроение российской жизни, и глухая, а иногда и открытая враждебность по отношению ко всем протестантам. Церковь делается средоточием всей жизни.
И тем не менее наша церковь - не гетто. И не больница - об этом хорошо сказал в 1991 г. тогдашний секретарь Союза ЕХБ А. И. Фирисюк:
"Церковь ЕХБ - не больница, где один лечит, а остальные - больные, но это рабочий улей, где все работают, и все несут служение. И теперь такое время, когда человек любой культуры и с любыми дарами найдет себе применение в церкви, должен найти применение своим талантам для служения людям." [3]
Между нами и историческими церквами сохраняются существенные отличия. При всей важности и значимости принадлежности к институционально оформленной религиозной организации, о чем только что шла речь, у нас главное не то, что человек пришел "в нашу церковь", а то, что он пришел к Богу. Мы, напомню, не экклезиоцентричны, мы христоцентричны. У нас главное - пробуждение души через слово Божие и действие Духа Святого в сердцах грешников. Именно Святой Дух дает осознание греха, собственной греховности, приводит к покаянию, к крещению.
Уверовать для нас не значит "стать баптистом" (как для католиков и православных уверовать значит прежде всего "стать католиком" или "стать православным"), а родиться свыше, принять Христа как личного Спасителя. У многих в России существует потребность прийти не столько к Богу, сколько к людям, которые "все объяснят". Стать протестантом, стать баптистом значит прежде всего как раз самому объясняться с Богом, всю жизнь вести с Ним напряженный диалог, находиться с Ним в личном общении, которое никому нельзя передоверить.
Что, конечно же, нисколько не умаляет значимости церкви. В моей жизни она как-то сразу заняла очень важное место: и как собрание верующих, таких же, как я; и как храм, как "дом Господень", находящийся в Малом Трехсвятительском (бывшем Малом Вузовском) переулке. Слова одного из наших гимнов "Люблю, Господь, твой дом..." значимы для каждого баптиста. Долгое непосещение церкви вызывает какую-то смуту в душе, дискомфорт. А если назавтра предстоит посещение своей церкви, уже накануне в душе воцаряется радостное настроение от ожидания встречи с Богом, с пресвитерами, проповедниками, единоверцами.
Всякое посещение храма вносит какое-то душевное успокоение, и хотя иногда думаешь, что хорошо бы поменьше тесноты, что слово, сказанное проповедником, могло бы быть поинтереснее, все же никогда не испытываешь неудовлетворенности от посещения своего храма.
Что вообще чувствует человек в своей церкви? Тут, видимо, много индивидуального; я попробую описать только одно богослужение, на котором был 24 апреля 1994 г., в праздник входа Господня в Иерусалим.
Я пошел на это богослужение, рассудив, что через неделю, на Пасху, на одной ноге стоять будет негде, не то что сесть. Приезжаю пораньше - но все равно недостаточно рано: ни одного места. Между рядами еще можно пройти - я и прохожу, высматриваю. Нет, действительно, ни одного места. Ни внизу, по обе стороны прохода между тяжелыми скамьями с высокими спинками, ни наверху, на балконах. Туда я даже не поднимаюсь, там молодежь любит сидеть. Служитель, во внимание к моей палочке, спрашивает, откуда я - приезжий? "Почему же? Самый что ни на есть московский". Он пытается помочь, находит вроде бы свободное место, но там лежит сумка - какая-то сестра оставила. Служитель категорически требует, чтобы я сел. Сажусь.
Рядом - сестра, которую мне больше подобает именовать "мамашей", хотя я и сам далеко не молод. Осмотрев меня и вынутый мною сборник "Песнь возрождения" (его кладут на пюпитр, образуемый спинкой скамьи впереди), она задает тот же вопрос, видимо, типичный для начала разговора незнакомых баптистов:
- Приезжий или из Москвы?
- Из Москвы. Но из недавних.
- И покаяние принесли? И водное крещение приняли?
- Все как положено.
- А что это книга у вас вроде незнакомая?
- Новое издание наших гимнов, называется "Песнь возрождения". Тут одно плохо: номера с вашим сборником не совпадают, а служители иногда забывают объявить номер песни по этому сборнику.
- Вон оно как. А что, хозяйка-то у вас есть?
- А как же!
- И тоже?..
- Нет. Она у меня больше к православию тяготеет.
Мне очень интересен оборот, который принимает разговор: я знаю, что некоторые баптисты считают супружество с нечленами своей церкви грехом. (Я потом специально выяснял у знающих баптистов и пресвитеров: если принимает крещение уже женатый человек, то требовать от супруги обязательного крещения не следует, хотя и ее обращение желательно.)
Но тут приходит владелица сумки, я пытаюсь уступить ей место - ни за что. Наше деликатное препирательство прерывается: появляется процессия служителей и гостей, человек семь-восемь. Они торжественно шествуют в проходе между скамьями, по лестнице поднимаются на возвышение впереди, где находится и кафедра. Все в строгих темных костюмах, в белых рубашках и галстуках. Мне это всегда импонировало: и современная одежда, не отделяющая служителей церкви от рядовых ее членов, и ее строгость.
Во главе - старший пресвитер Московской городской церкви евангельских христиан-баптистов Иван Михайлович Кораблев. Значит, он будет вести сегодняшнее служение. Брат собою видный, говорит хорошо, прочувствованно. Его любят, им гордятся. На крещении в Строгино это он первый, как положено ведущему пресвитеру, вошел в холодную воду и вот так, в строгом черном костюме и в галстуке (очень тем поразив мою "хозяйку") стоял по пояс в воде - вместе с другими пресвитерами - более часа, совершая святое водное крещение.
Тема сегодня, конечно же, - торжество Иисуса при входе в Иерусалим, где Его встречали пальмовыми ветвями, устилали Его путь одеждами. Отсюда название этого воскресенья - пальмовое. У нас, за неимением пальм, пользуются вербами - отсюда вербное воскресенье у православных. Но и тут вижу у двух-трех сестер в руках веточки вербы. Иван Михайлович говорит о торжестве Иисуса, о ликовании в Иерусалиме. И только Он один был печален и не мог сдержать слез, ибо знал, что эти же люди, которые сегодня возглашают Ему "Осанну", через четыре дня будут кричать "Распни Его!".
- И еще Он знал, - продолжает проповедник, - что падет Иерусалим, знал беды, которые постигнут всех верных Ему, знал и предвидел наши с вами беды, горести и страдания.
Проповедь трогает, кое-кто вытирает слезы. Моя соседка, не успевшая расспросить меня о делах семейных, наваливается на меня плечом - дремлет. Господь с нею, за ветхостью лет это понятно. Но во время общего пения она оживляется - поет, гимны знает наизусть, в свой сборник песен не заглядывает.
В проходе уже стоять тесно. Сестры, сидящие с краю и стоящие, меняются местами: одна сидит, дает отдохнуть ногам, потом уступает место стоящей. Я с палочкой и моя старенькая соседка тоже пытаемся участвовать в этом, но нас не принимают. Бывает, когда уж очень много народу, пресвитер с кафедры призывает: "А теперь те из нас, кто долго-долго сидел, уступит место тем, кто долго-долго стоял".
Сегодня присутствуют братья из-за рубежа. Мы в сестринских отношениях с баптистской церковью в Фолз-Черч в Америке. Эту церковь в 1856 году основали семь братьев и сестер, с 1989 года мы с нею сотрудничаем. Договорились и о том, что в последнее воскресенье перед Пасхой они там молятся за нас, мы здесь - за них. На молитву приехал их представитель, ему дают слово, потом мы все совершаем молитву. Приятно сознавать, что в этот же день братья по вере в далекой Америке молятся за нас.
Присутствует еще один гость - из английского фонда "Слезы". Это благотворительная организация, суть ее видна из названия: ее члены там, где слезы. И где же им сейчас быть, если не в России? Впрочем, мест, где люди страдают и плачут, - много.
Брат из фонда тоже произносит короткое приветственное слово. Замечу попутно: для изучающих английский нет лучше источника живой разговорной речи, чем речь проповедников. Тут и четкость дикции, и грамотное построение фразы, и ораторское мастерство, да и просто интересный живой разговор, потому что баптистские проповедники говорить умеют. Иногда только не совсем учитывается специфика нашей аудитории, и юмор их не всегда у нас к месту. А юмор зарубежные проповедники любят, слово о Боге должно быть живым и доходчивым, считают они.
Еще одна проповедь на тему входа Господня в Иерусалим. Все поминают того молодого осла и ослицу, которых Иисус велел привести Ему, а буде кто спросит, зачем отвязываете, говорите "они надобны Господу". Относительно молодого осла один проповедник выразился так: "который еще грех не катал". Желают - об этом и Иван Михайлович говорит в заключительном слове, - чтобы все мы были "надобны Господу".
Отлично поет хор, да и зал, кажется, в ударе. Я замечаю, что пение сегодня радостнее. По причине "хождения по протестантам" я почти все воскресенья отвожу на посещение других деноминаций, хожу как на работу. В другие дни не получается: я ведь сотрудник Института востоковедения. У себя не пропускаю только Хлебопреломление, оно - в первое воскресенье каждого месяца. Но Хлебопреломление - особое служение, в нем много печали: это последняя вечеря Спасителя. Там и пение соответствующее, и тематика проповедей подстать. Надо чаще бывать в своей церкви и на "обычных" богослужениях; хотя обычных не бывает: каждое из них - необычное.
Ближе к концу служения начинают передавать на кафедру записки. С балкона их просто бросают, братья и сестры внизу поднимают, благоговейно передают: в них благодарности людские и горе людское. Я, по первоначальному невежеству, получив сзади записку попробовал было передать ее стоявшей впереди сестре - та только недовольно дернулась: "Не мешайте молитве!" Понял, подождал. Кончилась молитва - она не поворачиваясь протянула назад руку, взяла записку, передала вперед. Теперь я таких ошибок не делаю.
О чем просят? О том же, о чем всегда просили: об исцелении, об оставлении греха. Бывают и благодарственные. Очень часто просят помолиться за родственников, подверженных греху пьянства: мы в России, тут от этого многие страдают. Однажды зачитали такую: "Сын все пропивает, требует пенсию, давать?". Что может посоветовать пресвитер? "Как сердце подсказывает."
Пьяных в церкви не видел ни разу, однажды только сидел рядом со мной человек, от которого несло спиртным, но сидел тихо, и, судя по всему (не знал, когда вставать, не пел), не из наших. Записки больше с просьбами, пресвитеры иногда советуют и о благодарности не забывать: "Отче наш", главная молитва всех христиан, тоже не с просьб начинается.
Некоторые записки Иван Михайлович читает. Есть благодарственные - за исцеление, за удачный исход операции. Сегодня особенно просят церковь помолиться за двух детей: совсем крошечному девятимесячному Елисею предстоит тяжелая операция, шестилетнему Виталию - тоже. Можно не сомневаться - бывшие на богослужении сегодня в молитвах будут просить Бога об удачном исходе операций. В самом конце служения Иван Михайлович воздевает руку со всеми записками, говорит, что Господь все нужды знает, и начинает заключительную молитву об удовлетворении просьб.
К концу службы приглашают тех, кто еще не примирился с Богом, выйти к кафедре и принести покаяние. Обычно выходят один-два-три человека. Сегодня таких не нашлось, сегодня праздник, и в церкви все свои, уже давно принесшие покаяние. Или не очень давно, как я. Видимо, забредших просто так, приглашенных, любопытствующих и серьезно интересующихся нет.
Когда я приносил покаяние, нас было около десятка. Между прочим, этим не стоит обольщаться: часто люди выходят, приносят покаяние, а потом забывают обо всем. Таких, как свидетельствуют исследования, больше половины. Они действуют под влиянием эмоционального порыва, а он может пройти бесследно. Впрочем, не у всех. По американским данным, 30% из тех, кто вот так забывает о данном Богу обещании, в течении десяти последующих лет все же вспоминают о нем и возвращаются к Богу - уже навсегда. Очевидно, невыполненное обещание жжет человека. Я в интервью всегда спрашивал, как собеседник пришел к Богу, и раз пять или шесть ответ был: "Обещал, потом забыл, потом вспомнил: стыдно стало". Особенно часто, говорят, такие обещания дают люди военные: "Спаси Господи, и если спасешь, буду служить Тебе". И потом служат - иногда не сразу, не тут же, но рано или поздно вспоминают о данном обете.
Мне это не кажется столь уж похвальным с точки зрения веры. Тут что-то от сделки с Богом, от искушения Его. Бог ведь не коммерсант, с которым договариваются: "Ты меня спасешь, я Тебе за это послужу". Бога, по слову Христа, надо возлюбить всем сердцем, душою и разумением не за то, что Он сделает для тебя по просьбе, а за то, что Он Бог, Творец всего сущего, твой Творец.
Вообще же в России любят предъявлять Богу разного рода требования - как Иван Карамазов, который Бога признавал, а вот то, как Он устроил мир, - нет. Сие есть маловерие и неверие, за которые Россия перенесла такие страдания в ХХ веке. И не исключено, что они еще не закончились. Но это так - как говорили в старинных пьесах, реплика "в сторону".
Служба подходит к концу - следуют объявления о предстоящих богослужениях. И еще: кто не получил гуманитарную помощь (рис, растительное масло), приходите в среду. Сестре нужен приют на несколько дней в Москве, рекомендует пресвитер одной местной церкви. У кого есть возможность дать кров, останьтесь после службы. А еще надо убрать храм к Пасхе, просим братьев и сестер, кто сможет, завтра прийти: мыть полы, выставлять рамы.
Бывают просьбы о лекарствах, иногда об уходе за больными, престарелыми. Иногда, напротив, помощь предлагается: "Сестра готова быть сиделкой при больном; условие - предоставление крова". Братство откликается на такие просьбы, в жизни верующих оно играет огромную роль. "Берегите братство", "любите братство" - это у нас не просто слова.
...Долго, медленно пустеет храм. Прихожане приветствуют друг друга, даже незнакомых, целуются - братья с братьями, сестры с сестрами, пожимают руки. Перехватывают пресвитеров на пути с кафедры - поговорить надо. У выхода раздают брошюру на русском и английском языках - о сотрудничестве нашей церкви с той самой, американской.
Перед храмом еще долго толпится народ. Общение продолжается. Тут знакомятся незнакомые: как-то раз брат из Ельца, обратив внимание на мою палочку, посоветовал сходить в парк Горького - там, он слыхал, один заезжий канадский проповедник здорово исцеляет. Может и так. Но я сам филиппинист, специально занимался филиппинскими хилерами, со многими из них беседовал, даже написал кое-что об этом - сомнительно это все же. Хотя в филиппинском подходе к лечению много дельного: там считают, что больной выздоравливает быстрее, если за него молятся; а уж врач и медсестры обязательно должны быть верующими, иначе трудно рассчитывать на излечение.
...А за гуманитарной помощью я сходил. Не будучи уверен, что она для всех прихожан, не только для недостаточных, пошел за книгами (у нас неплохой книжный киоск) - но в день, который был объявлен "последним днем получения помощи", с тайной надеждой - а вдруг! И совсем не "вдруг" - действительно всем. Первый блин - комом: фамилии моей в списках не оказалось, пришлось доказывать свою причастность к баптизму. Нашли список, где я числился как Виктор Витальевич, но по причине совпадения адреса меня все же признали "означенной персоной". Отстоял еще очередь и получил-таки свои два литра растительного масла (посуды у меня не случилось, терпеливо ждал, пока четырехлитровую жестянку опорожнят наполовину) и три килограмма ри са.
Дело это сложное. Молодой, тридцати еще нет, пастор одной небольшой - 60-70 крещеных верующих - церкви евангельских христиан-баптистов в Москве признался мне со вздохом, что для него самое тяжкое испытание - распределение гуманитарной помощи: он никогда не думал, что несколько литров растительного масла способны внести столько сумятицы в сплоченную вроде бы об щину.
Очередь, в которой я стоял, - типично российская, только без крайностей, т. е. без особых скандалов. Где-то впереди начинается выяснение отношений: "Что вы волнуетесь? Я зайду только спросить, ни за что не получу раньше вас, не беспокойтесь, не такой я человек". Однако зайдя - получила. Есть такая вещь, которую можно назвать "российским счастьем", другим народам неведомым: это когда выпростаешься из очереди с нужным тебе товаром. Весь мир кажется прекрасным, ко всем расположен благодушно и на робкие вопросы стоящих в хвосте благосклонно-снисходительно отвечаешь, что и товару много ("нет, не кончается"), и отпускают споро.
У нас отпускают действительно споро, все организовано четко, но народ староват и несколько бестолков, поэтому - сбои. Сестры и братья "на раздаче", при проверке списков максимально терпеливы, а терпения тут надо много: и слышат, и видят плохо, и подпись не там ставят. Я, конечно, мог бы обойтись и без помощи, но уж очень хотелось поразить "мою хозяйку" и показать "братство в действии". И замысел этот удался.

Дальше....
Напишите мне!
На главную!